Если определять свободу как независимость воли от природных законов и от содержания морального закона, то мы получим ее негативный смысл. Если к этому добавим свойство воли самоопределяться,
==658
то получим специфически позитивный ее смысл. Автономия в том и состоит, что воля сама предписывает себе закон. Гетерономной будет та воля, которая позволяет по слабости делать это другим (людям, обстоятельствам). Автономия воли, подчеркивает Кант, единственный принцип любого морального закона и обязанностей с ним связанных: всякая гетерономия воли, напротив, не только не обосновывает обязательности, но и противоположна началу и моральности желания. Поэтому моральный закон не выражает ничего другого, кроме автономии чисто практического разума. Как видим, свобода, автономия и формализм неразрывно связаны в том смысле, что материя никогда не может быть мотивом или определяющим условием волевого действия. В противном случае из максимы нельзя сконструировать закон по причине ее ненадежности. Простая форма закона, заключает Кант, лимитируя материю, должна быть, в то же время, основанием допущения этой материи к волению, но не в качестве предпосылки. Все, что базируется на содержании, компрометирует автономию воли, завлекая ее в тенета гетерономии. Моральные концепции своих предшественников Кант группирует в виде следующей схемы с указанием гетерономных погрешностей.
|
|
|
Практические материальные основания определения в принципе нравственности суть:
Субъективные Объективные
 |
 |
внешние внутренние внутренние внешние
 |
 |
 |
 |
1.воспитания1.физического1.совершенства 1.воли
(по Монтеню) чувства(по Эпи-(по Вольфу и Божьей
2.гражданскогокуру) стоикам)
устройства 2.морального
(по Мандевилю) чувства(по Хатченсону)
В частности, поясняет Кант, любая этика, занятая поисками счастья, всегда гетерономна, ибо вводит нечто материальное со всеми негативными последствиями. Заявка на счастье загрязняет волю, замутняя чистоту ее намерений, ибо фиксирует ее на определенных целях (на том, что, а не как следует делать). Отсюда гипотетические императивы, характерные для эвдемонистической
==659
этики древних греков (eudaimonia = счастье), которую Кант с легкостью переворачивает. Евангельская мораль не гедонистична, ибо акцентирует чистоту помыслов, а значит, воли. Кант усиливает ее: мы должны действовать не в видах возможного счастья, а единственно из чистого долга. Ведомый долгом, человек становится достоин счастья. Посмотрим, какие следствия из этого можно получить.
|
|
|
3.7. Моральное благо и типология суждения
До Канта в этике привычным был ход мысли от определения морального блага и морального зла к моральному закону с его рекомендациями держаться блага и избегать зла. Кант все перевернул: понятие благого и порочного нельзя определить раньше морального закона, а только после него. Значит, моральный закон дает бытие моральному благу, но не наоборот. Теперь мы лицом к лицу с парадоксом: чистая воля делает благим то, к чему мы стремимся (нельзя оттолкнуться от содержания, материи желаний, без того, чтобы не взмутить чистый источник воли). Так как же, спрашивается, можно перейти от такого строгого формализма к конкретному действию, от императива к событию, частностям? Как согласуются чистота закона с нестерильностью поступка, неизбежной при контакте с материей? Заметим, что возникшее здесь осложнение аналогично проблеме Критики чистого разума , когда речь шла о необходимости найти мост между чистыми понятиями и чувственными данными. Напомним также, что Кант вышел из переплета по жердочке трансцендентального схематизма. Здесь ситуация сложнее: нужно опосредовать сверхчувственное (каковы закон и моральное благо) и чувственно воспринимаемое действие. Используя как схему понятие природы, Кант предлагает принять его как тип морального закона. Теперь возьмем конкретное действие в максимальном градусе, как если бы оно могло стать необходимым законом (без исключений) некой природы, в рамках которой мы были бы вынуждены жить. Вот такая схема мигом обнаружит меру объективности (=моральности) взятого под лупу поступка. Если мы сочтем себя удовлетворенными жизнью в таком воображаемом мире, где наша максима станет всеобщим законом, то он соответствует долженствованию, а если нет — нет. Поясним примером. Разумное существо лжет, допустим, чтобы уйти от беды. Выяснить смысл его поведения проще простого, приведя поступок к максиме — Законна ложь с благой целью. Теперь спросим: кто захотел бы жить в мире, где все должны врать по необходимости? Или в природе, где убивают друг друга по неизбежности . в обществе, где все воруют,
К оглавлению
==660
чтобы не пропасть, по естественной необходимости,— возможна ли жизнь? Воззри на свои поступки в оптике универсума, и мера их моральности станет очевидна. Так комплекс рафинированных кантианских идей приводит нас к простейшей евангельской заповеди: не сотвори другому того, чего себе не желаешь.
3.8. Ригоризм и кантианский гимн долгу
Поняв все это, нам ясно теперь, почему для Канта недостаточно, чтобы поступок был законосообразным. Надо еще, чтобы он был моральным, то есть, чтобы воля не через чувство, а напрямую была детерминирована формой закона. Вмешательство любых посторонних факторов ведет к фальши. Если я помогаю бедным из чистого долга, то это поступок моральный, если из сострадания или показывая свою щедрость, то это уже фальшь. Кант признает гражданское право в этике на основе одного лишь чувства уважения. Моральный закон, контрастируя со склонностями и страстями, будучи выше надменности и кротости, находит в уважении чувство sui generis (своего рода) рационального, априорного плана, дающее понятие необходимости. Человека, с точки зрения вещи, можно любить, ненавидеть, восхищаться, но уважение рождается только по отношению к человеку, воплощающему моральный закон. Фонте Нель говорил: Пред сильным мира сего склоняюсь я, но не склоняется мой дух. Моральный закон, исключая влияние любого отклонения воли, выражает практическое принуждение и подчинение его закону в обязательном порядке. Другими словами, это закон святости, который для конечного существа — долг и уважение. Нет ничего, что поднимало бы человека над ним самим, кроме долга. Он ничто иное как личность, то есть свобода и независимость от природного механизма, способность подчиняться практическим законам, давая им обоснование. Не удивительно, что человек, принадлежа двум мирам сразу, видит свое предназначение жить в мире интеллигибельном, законы которого он принимает как свои, относясь к ним с максимальным уважением.
|
|
|
