С понятием контекста связаны и вопросы интертекстуальности. Под интертекстуальностью мы будем понимать включение в текст целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фраг-
ментов в виде цитат, реминисценций и аллюзий. Большую роль в развитии теории интертекстуальности сыграли идеи М.М. Бахтина о «чужом слове», «двуголосном слове», развитые многими исследователями, в частности Ю. Кристевой. В последние десятилетия XX века проблемы интертекстуальности активно разрабатывались, однако многое в них осталось незавершенным.
Одной из причин неразработанности теории интертекстуальности как проблемы композиционно-стилистической является большое разнообразие размеров, форм и функций включения «другого голоса». Общий признак этих включений — смена субъекта речи: автор может дать слово другому реальному автору и процитировать его в тексте или в эпиграфе, подобно тому как Достоевский цитирует Пушкина и Евангелие в эпиграфах к роману «Бесы», или включить в текст собственные стихи под видом стихов персонажа, как в «Докторе Живаго».
|
|
Включения особенно различны по длине. Это может быть одно какое-то взятое в кавычки «чужое слово» или целый роман внутри другого романа («Мастер и Маргарита» Булгакова, «Дар» Набокова). Включение может быть маркировано указанием на источник в тексте или в специальных комментариях автора, но нередко читателю приходится самому догадываться о первоначальном тексте, как, например, в пародиях, и тогда эта активная работа читателя становится фактором, повышающим удовольствие от чтения. Цитаты могут весьма разнообразно переосмысляться, трансформироваться, сокращаться, приводиться фрагментами (название романа А. Кристи «Ву Ше рпскт§ оГту гпитЪз» сокращенно цитирует слова ведьмы в Макбете. Ведьма говорит, что зуд в пальцах подсказывает ей, что приближается кто-то злой, и, действительно, появляется Макбет. У читателя такая цитата создает предчувствие чего-то зловещего).
Все эти очень разнородные включения в текст объединены одним общим признаком — сменой субъекта речи. Это может быть данный автор, его персонаж или другой автор. Повествование от 1-го лица может сменяться дистанцированным повествованием в 3-м лице («Дэниел Мартин» Фаулза).
Другой причиной неразработанности этой тематики является большая сложность и разнообразие модальностей функций и импликаций — оценочных, характерологических, композиционных, идейных. Импликации могут быть связаны с тем, что каждое чужое слово насыщено отзвуками чужих высказываний, к
которым автор текста относится как с пиететом, так и с иронией. Бахтин очень образно трактует каждый текст как диалог (он очень любит это выражение). Диалогичность, по его мнению, состоит в том, что каждое высказывание можно в самом широком смысле рассматривать как ответ на все предшествующие высказывания в данной сфере, что, конечно, очень справедливо не только для художественных, но и особенно для научных текстов.
|
|
Эта диалогичность связана с тем, что реальной единицей речевого общения является высказывание, границей которого оказывается смена речевых субъектов, то есть смена говорящих или пишущих. Простейшая форма — реальный диалог с его сменой реплик — представлена в романе в значительно усложненной форме: диалог между персонажами, прямые обращения автора к читателю, включения в виде писем, дневников и других сочинений персонажей и т.д. В основе восприятия художественного слова лежит диалог писателя с читателем, творческое понимание которого обусловлено его культурой, содержанием его тезауруса, его личностью и окружающей его действительностью.
Понять — значит соотнести со своим тезаурусом. Тезаурусом в широком смысле слова называют совокупность накопленных человеком знаний, а в более узком — отражающий эти знания и опыт словарь. Ассоциативный тезаурус личности есть основанный на опыте предшествующих поколений способ организации в сознании всех сведений о мире с учетом связей между ними. Тезаурус личности должен непрерывно расти на основании образования все новых и новых ассоциативных связей.
Для образного представления интертекстуальности можно воспользоваться идеей оптического поля. Напомним, что в физике полем называют пространство, в котором действует сила или силы, а оптическим полем — пространство, в котором можно видеть предметы сквозь линзу. Такой линзой для нас оказывается цитата, то есть преднамеренное введение чужих слов. То, что читатель сквозь эту линзу увидит, зависит от первоначального контекста, из которого цитата взята, и от того, в который она помещена, в какой мере она маркирована и трансформирована формально и семантически . все это связано с тезаурусом реципиента, зависит от его умения быть читателем.
Остановимся подробнее на разных типах включения. Попытаемся расположить их по порядку, так, как их может встретить читатель.
Начнем с цитатного заглавия. Такие заглавия более часты, чем может показаться на первый взгляд, поскольку цитата легко может пройти незамеченной. Так, название романа Дудинцева «Белые одежды» на первый взгляд представляется красивым синонимом для привычного фразеологизма «люди в белых халатах». В действительности это заглавие цитатное. В нем звучит голос Иоанна Богослова. В Апокалипсисе люди в белых одеждах — это те, кто «претерпел скорби и остался верным в испытаниях». Такое понимание раскрывает главную идею романа, прославляющего мужество ученых-генетиков.
Подобным же образом в названии «Доктор Живаго» при нашем современном невежестве в вопросах религии мы можем не заметить цитатности, правда глубоко запрятанной, хотя суффикс -аго и должен сигнализировать о древнеславянском. Евангельская нота в произведениях Пастернака звучит постоянно и требует к себе внимания. Следует вспомнить, что в Евангелии от Матфея Иисус спрашивает учеников, за кого они его почитают, и Петр отвечает: «Ты — Христос сын Бога Живаго». Сочетание «Бога Живаго» встречается в Библии многократно, и смысл его в том, что истинный Бог — это жизнь и бессмертие в отличие от идолов, в которых нет ни правды, ни жизни.
Итак, Живаго — имя цитатное, значимое для всей идейной сущности романа. Сопоставление его с другими Евангельскими аллюзиями и особенно со стихотворением «Гефсиманский сад» (тема «Моление о Чаше»), которым роман заканчивается, показывает, что оно символизирует крестный путь русской интеллигенции — залог бессмертия Родины.
|
|
Источники «чужого голоса» в цитатах весьма разнообразны. Однако, поскольку желательно, чтобы читатель имел представление об исходном контексте, писатели во все времена постоянно обращались к Библии. Очень часты и цитаты из классиков: Данте, Шекспира, Гёте, Пушкина.
Примеров названий, цитирующих Библию, можно привести немало: А. Кристи «Конь бледный» (Апокалипсис), Гр. Грин «Сила и слава» (Отче наш), Хемингуэй «И восходит солнце» (Экклезиаст).
Итак, цитатность подобных заглавий не лежит на поверхности и требует интерпретации. Соответствующую подсказку писатель может дать читателю в эпиграфе или в авторских комментариях.
Эпиграф — один из наиболее изученных и в то же время специфичных видов цитатного включения. Заглавия бывают цитат-
ными, скорее, в порядке исключения — эпиграф является цитатой по определению. Информационные связи его разнонаправленны: он поясняет заглавие, он отсылает память к тому контексту, откуда он взят, и к тому, которому предшествует. Вместе с заглавием он занимает сильную позицию начала, но в отличие от заглавия факультативен, что увеличивает информативность.
В статье М.В. Буковской о художественно-символической функции заглавия и эпиграфа в романе Р.П. Уоррена «Вся королевская рать»1 интересно показана функция двух очень разноплановых цитат. Заглавие взято из детской песенки-считалки Humpty-Dumpty, а эпиграф — из «Божественной Комедии» Данте: «Mentre che la speranza ha fior del verde».
Модально-оценочная информация заглавия и эпиграфа рассматривается здесь как во внутритекстовом, синтагматическом, сюжетном плане, так и на фоне культурных и социально-исторических ассоциаций романа.
Если цитируемый заглавием текст должен быть хорошо известен читателю, эпиграф имплицируется. Как, например, «For our time» Хемингуэя — отрывок известной молитвы о мире: «Give peace in our time, oh Lord», полный горькой иронии, так как рассказы сборника описывают тяжести войны. В романе того же автора «По ком звонит колокол» заглавие поясняется пространной цитатой из стихотворения Джона Донна, поэта, сравнительно мало знакомого современному читателю.
|
|
Заглавие и эпиграф можно считать метате кетовыми включениями, поскольку в самый текст они не входят, хотя значительно влияют на его осмысление. Для того чтобы показать их связь с текстом, остановимся подробнее на их функционировании в романе.
Проследим интертекстуальность и различные функции трех цитат в романе С. Моэма «Пестрое покрывало» (The Painted Veil). Название раскрывается в эпиграфе:…the painted veil which those who live, call life. Автор не указывается. Предполагается, что читателю знаком сонет Шелли, и он знает, что этот сонет начинается словами: Lift not the painted veil which those who live call life. Смысл стихотворения в том, что то, что нам кажется пест-
рой картиной жизни, на самом деле только пестрое и обманное ее покрывало и его лучше не поднимать, так как истинная жизнь, которая при этом откроется, — страшная бездна страдания.
Вторая цитата подана иначе и раскрывает не идейно-философскую суть романа, а возникновение его сюжета. После эпиграфа Моэм помещает свое предисловие, то есть еще один вид метатекстового включения, также факультативного. С точки зрения прагматики интертекстуальности авторское предисловие — ситуация непосредственного прямого обращения автора собственной персоной к читателю. Факультативность авторского предисловия делает его особенно информативным видом прямой литературной коммуникации. В этом предисловии Моэм поясняет генезис своего произведения, вводя в него автобиографический компонент: в бытность его в Италии учительница итальянского языка подсказала ему сюжет будущего романа, комментируя конец пятой Песни «Чистилища» в «Божественной Комедии» Данте. Предисловие и начинается с этой второй цитаты и ее английского перевода. Всего в цитате 7 стихов, приведем хотя бы четыре:
Ricorditi di me, che son la Pia: Siena mi fe . distecimi Maremna: Salsi colui, che, inannellata pria Disposando mavea con la sua gemma.
«Ты вспомни также обо мне, о Пии!
Я в Сьене жизнь, в Маремне смерть нашла,
Как знает тот, кому во дни былые
Я, обручаясь, руку отдала».
В комментариях к переводу Лозинского сказано, что Пия дель Толомен, родом из Сьены, вышла замуж за Нелло дель Пано-мески, который из ревности тайно убил ее в одном из своих замков в Сьенской Маремне.
Цитата из Данте имплицитно вводит тему адюльтера и убийства из ревности, а эта тема определяет сюжет.
Цитата из «Божественной Комедии» заслуживает особого внимания и сама по себе, и как подтверждение мысли Бахтина, поскольку вторая строчка встречается как цитата и в произведении Т.С. Элиота и Эзры Паунда. При этом цитирование ее у Элиота в «Опустошенной земле» заслуживает внимания как
пример особого вида интертекстуальности, называемого реминисценцией. Реминисценция определяется как воспроизведение знакомой фразовой, образной, или ритмико-синтаксической структуры из другого произведения. У Элиота в упомянутой поэме в главе «Fire Sermon» сохранена и образная, и ритмико-син-таксическая структура: Highbury bore me, Richond and Kew undid me. Причем речь идет тоже о падении женщины, то есть имплицируется все та же тема. Заметим попутно, что многие цитаты из «Божественной Комедии» стали крылатыми словами во многих языках.
Сюжет романа «Пестрое покрывало» разворачивается в Гонконге. Жена ученого-биолога изменяет мужу. Узнав об этом, муж решает ехать в качестве врача в опасную экспедицию на эпидемию холеры и настаивает на том, чтобы жена ехала с ним. Читатель может сравнить эту форму мести с местью мужа Пии. Трагическая развязка заключается в том, что заболевает холерой и умирает муж. И тут появляется еще одна — третья цитата. Жена умоляет умирающего о прощении. А он подводит итог своей трагедии цитатой: «The dog it was that died» и умирает. Читатель может и не припомнить откуда это, автор приходит ему на помощь: друг покойного поясняет вдове, что цитата взята из «Элегии на смерть бешеной собаки» Голдсмита. В элегии повествуется о том, как бешеная собака покусала человека, но человек выздоровел, а собака умерла. Горькая ирония персонажа направлена против него самого. Цитата имеет характерологическую и сюжетную (муж не прощает измену) функцию, ее источник указан, и она не трансформирована.
Границей каждого речевого высказывания, по Бахтину, является смена речевых субъектов, то есть смена говорящих. Рассмотрим ступени такой смены. Хотя бы одна ступень обязательна в каждой цитате: высказывание перепоручается. В данном примере смена субъектов проходит два этапа: Голдсмита цитирует не сам Моэм, а его персонаж Вальтер.
Одновременно с характерологической цитата может иметь и комическую функцию. Любимый герой Вудхауза, симпатичный светский шалопай Вустер, все время вставляет в свою речь цитаты из наиболее известных английских поэтов, сильно их перевирая, а его лакей, знаменитый Дживз, вносит необходимые поправки и компетентно указывает источник.
Цитата способна передавать не один-другой голос, а целое множество их. Причем каждый из голосов может создавать соб-
ственный круг ассоциаций. Полифония может осуществляться параллельным использованием цитат в эпиграфах. Так сказать, перекличкой эпиграфов. Так, например, Джон Фаулз в романе «Женщина французского лейтенанта» предпосылает эпиграф каждой главе, их иногда два и больше. Эпиграфы перекликаются не только с содержанием главы, но и между собой, взаимно противопоставляются по жанру источника (поэтические, научные, публицистика). Они могут по-разному взаимодействовать, в том числе и иронически, с нарративной частью глав1.
Для того чтобы полнее показать возможности нескольких ступеней в смене субъектов высказывания, обратимся к роману Фредерика Форсайта «Псы войны». Остросюжетные произведения этого автора очень популярны на Западе, но пока еще мало знакомы русскому читателю. < .В прошлом году его знаменитый роман о попытке покушения на генерала де Голля «День шакала» был опубликован в журнале «Простор», а в будущем году в издательстве «Прогресс» должен выйти однотомник его произведений.> .
Роман «Псы войны» рассказывает о командире наемников иностранного легиона. В вымышленной африканской стране, богатой залежами платины, подавлено национально-освободительное восстание. Сражавшийся на стороне этого восставшего народа герой должен бежать. В романе со скрупулезной точностью описываются валютные и другие финансовые операции европейской мафии, стремящейся наложить лапу на эту страну, контрабанда оружия, вербовка наемников, бесчисленные опасности, которым подвергается герой, верный той стороне, за которую сражался. Роман кончается победой патриотов, но и самоубийством героя, который знает, что он неизлечимо болен.
Название «Псы войны» достаточно экспрессивно и само по себе. Метафора имеет явно дерогативный характер. Но заглавие оказывается цитатным, и в эпиграфе слово предоставляется Шекспиру: «Грянет: Пощады нет! И спустит псов войны». Уже знаки препинания показывают, что введен еще один голос. Действительно, это — отрывок из монолога Антония из трагедии «Юлий Цезарь», обращенного к трупу только что убитого заговорщиками Цезаря. Антоний предсказывает ужасы войны, ибо дух Цезаря будет взывать к отмщению. Итак, получается цепочка
из четырех субъектов речи: Форсайт, Шекспир, Антоний, Цезарь. Слова «Пощады нет» принадлежат Цезарю.
Цитатный эпиграф помещен между заглавием и текстом. Подобно линзе в оптике, эпиграф делает доступным зрению читателя исторически очень отдаленную информацию. Создается преднастройка для вероятностного прогнозирования, которая помогает понять, что главное в романе война гражданская, что ответственность за нее лежит не на легионерах, и что перед нами нечто более серьезное, чем детективно-приключенческий роман. Голос Шекспира включает судьбы героев в общечеловеческую историю.
Но многоголосие на этом не кончается, цитата вкладывается в уста пятого субъекта. Эту же фразу произносит применительно к будущей судьбе героя руководитель национально-освободительного движения генерал-негр и поясняет, что это — слова Шекспира. На этот раз не только учитывается фактор адресата (романы Форсайта предназначены для широкой читательской аудитории, и он не может позволить себе насыщать их аллюзиями, как это делает пишущий для элиты Элиот). Автор дает еще одно пояснение цитаты, расширяющей рамки художественного времени и пространства, фиксирует внимание на теме и при этом характеризует черного вождя восстания как человека высокой культуры, то есть цитата имеет характерологическую, жанровую и идейную функции.
Многоголосие усиливается появлением в романе второго эпиграфа, как бы противопоставленного первому и имеющего более личностный психологический характер. Этот второй эпиграф — довольно длинный отрывок из завещания героя романа Томаса Харди «Мэр Кестербриджа». Герой этого романа Хенчард кончает свою одинокую и им же самим разбитую жизнь в таком отчаянии, что даже не хочет, чтобы кто-нибудь пришел проводить его в могилу и чтобы его хоронили на кладбище. Роман Харди кончается этим завещанием, и отрывок из него оказывается вторым эпиграфом в романе Форсайта. Эпиграф дает повод читателю поразмышлять о связи личностных свойств и социальных факторов. Эти два разных по смыслу и источнику эпиграфа создают по принципу дополнительности как бы два разных угла зрения, под которыми можно рассматривать роман.
Итак, интертекстуальность состоит в том, что меняются субъекты речи, а благодаря этому значительно повышается импликационный и модальный потенциал текста и самый текст
оказывается звеном в общей цепи культурного общения человечества. Попутно может меняться и обращенность высказывания, а это в свою очередь может быть связано с экспрессивностью речи. Для связи с адресатом в рассмотренных выше случаях существенным было подключение чужого голоса в сильной позиции начала романа.
Интертекстуальность тесно связана с импликацией и многими другими категориями текста, например, с пародийностью, и языка — с фразеологией и крылатыми словами. В качестве примера сильно концентрированной пародии и цитации приведем небольшое стихотворение Льва Лосева. Рассмотрим две строфы из его стихотворения «Моя книга».
В студеную зимнюю пору («однажды» за гранью строки) Гляжу поднимается в гору (спускается к брегу реки) Усталая жизни телега, Наполненный хворостью воз. Летейская библиотека, Готовься к приему всерьез.
Лосев жалуется читателю на то, что его книга будет забыта, и трансформирует привычное «кануть в лету» (Лета в греческой мифология — река забвения, через которую в подземном царстве переправляются души умерших). Здесь еще и аллюзия на брошенное Набоковым выражение «Летейская библиотека» в смысле забытых, канувших в Лету книг. Прагматический контекст доверительной беседы с читателем включает общие элементы в субъективных моделях мира. И Лосев, и его читатели хорошо помнят с детства стихотворение Некрасова. Его приходится немного преобразовать. Лосев обнажает прием и в скобках замечает, что слово «однажды» в строку не лезет, что «телега жизни» не поднимается в гору, а спускается к «брегу» реки — Леты, что воз наполнен не хворостом, а хворостью. В импликации остается разговор с читателем, который непременно заметит, что стихотворение «Мужичок с ноготок» начинается со слова «однажды», и перед которым надо оправдаться.
Масштабы интертекстуальности могут быть очень различными и колебаться от реминисценций, аллюзий и цитат до включения целостных больших текстов в виде произведений,
принадлежащих перу персонажей их писем, дневников или целых написанных ими романов.
Подобно тому, как отдельные цитаты могут переакцентироваться, звучать иронически или пародийно, так и в больших интекстах возможны значительные модальные перестройки.
Классическим примером такого интекста, уже неоднократно так или иначе рассматривавшимся в критической литературе, является роман о страданиях Христа, его беседах с Понтием Пилатом и его мученической смерти в романс М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Вставная природа романа постоянно подчеркивается. Это — текст, его читают, перелистывают, переписывают и т.д. Присутствие третьего голоса — первоначального автора или авторов — евангелистов не подчеркивается. Но читателю-то это хорошо известно, авторство имеет многослойный характер. Не говоря уже о многочисленных ассоциациях с Гёте, Данте, Гофманом, Достоевским, Гоголем.
С точки зрения стилистики модальности здесь интересно то, что все московские события, описание которых выполнено от лица самого Булгакова, даны как фантастическая дьяволиада: описание гастролей сатаны и его свиты в современной Булгакову эпохе, гротескно-сатирическое описание московской действительности, в то время как созданный вымышленным персонажем — Мастером роман о событиях 2000-летней давности выдержан в строго реалистической исторической точности. Роман Мастера и роман о Мастере создают незабываемый контраст модальностей, противопоставляя бездуховной мещанской пошлости вечную истину Христианства.
Невозможно не упомянуть в связи с этим о том, что в литературе существует очень много аналогичных по сюжету включений крупномасштабного текста, т.е. текстов на тему беседы Христа с Пилатом (Айтматов «Плаха» . Домбровский «Факультет ненужных вещей» и др. См. об этом: Семенова С. Образ Христа в современном романе // Новый мир. — 1989. — № 11).