Среди тех, кто первым выступил против теории официальной народности, против политики изоляции России от Запада, был Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856 гг.). Он принадлежал к наиболее просвещенным людям своего времени, имел типично декабристскую биографию: университет, участие в Отечественной войне 1812 г. и заграничных походах, масонство, связь с Северным обществом. Однако в 1823 г. он уехал за границу и вернулся оттуда лишь в 1826 г. Всю оставшуюся жизнь он посвятил работе над впоследствии знаменитыми «Философическими письмами». За те идеи, которые Чаадаев высказал в первом из восьми названных писем, он официально, по указанию Николая I, был объявлен сумасшедшим и ему было запрещено издавать свои сочинения.
Наиболее болезненной была реакция на оригинальные мысли Чаадаева относительно прошлого России, её места в мировом историческом процессе, которые, на наш взгляд, не утратили своей актуальности и в наше время. Автор «Философических писем» с горечью пишет о пустоте русской истории, отсутствии связи между её различными этапами, указывает на отсталость России, различая, однако, историю русского народа и историю царей, которые своим произволом нарушили естественный ход исторических событий. Россия, считает он, не принадлежит ни к Западу, ни к Востоку, и у нее нет традиций ни того, ни другого. «Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет, – отмечает Чаадаев, – прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не вырастают из первых, а появляются у нас откуда-то извне. Мы воспринимаем идеи только в готовом виде… Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов… пробел в порядке разумения… Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода». Основной причиной отсталости России, её отрыва от истории, от достижений западных народов Чаадаев считает православие: «Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами Византии». И, наоборот, духовные и материальные достижения Европы, по Чаадаеву, стали возможными благодаря католицизму, которому свойственны «животворный принцип единства», организующее начало и социальность. «Начало католичества, – убеждает он А.И. Тургенева, – есть начало деятельное, начало социальное прежде всего». Византийская же православная церковь, наоборот, исповедует аскетизм, покорность, смирение, отрешение от мира. Чаадаева привлекала и способность римской церкви соперничать с государственной властью. В России же у духовной власти отсутствовало светско-правительственное господство и она «далеко не пользовалась в нашем обществе всей полнотой своих естественных прав». Из-за православия, считал Чаадаев, вся история России шла не так, как история западных народов: «В самом начале у нас дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество завоевателей (дух которого национальная власть впоследствии унаследовала), владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и поныне».
|
|
|
|
|
|
Еще резче, чем национальную власть (т.е. самодержавие), Чаадаев порицает крепостничество, считая его главным злом русской жизни. «Сколько ужасов заключает в себе одно слово: раб! Вот заколдованный круг, в нем мы все гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее мы все разбиваемся. Вот что превращает у нас в ничто самые благородные усилия, самые великодушные порывы», – писал Чаадаев во втором философическом письме. И он снова отмечает социальную пассивность православной церкви, которая «не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой».
Для преодоления отсталости России, полагал Чаадаев, необходимо не просто слепо и поверхностно усвоить западные формы, но, впитав в кровь и плоть социальную идею католицизма, в ускоренном ритме от начала пройти все ступени европейской цивилизации.
Суждения Чаадаева раскололи общественное мнение. Чаадаевский нигилизм, неумеренное восхваление Запада, идеализация католицизма не были приняты не только защитниками николаевского режима, но и А.И. Герценом, А.С. Пушкиным, другими мыслителями, критически относившимися к основным порокам тогдашней русской жизни – самодержавию и крепостничеству.
Чаадаева обвинили в антипатриотизме. Признавая факт «преувеличения», он с достоинством отвечал своим критикам: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее . я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его… Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, только бы её не обманывать».
Впоследствии Чаадаев высказал и иную, более оптимистическую точку зрения относительно будущего России и её места в мировой цивилизации. Он сформулировал идею, ставшую программной для всех последующих философских и идейно-политических исканий русских мыслителей. Утверждению о том, что Россия обречена повторять путь, пройденный другими странами, Чаадаев противопоставил следующее суждение: «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия… Более того, у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблемы социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».
Идеи Чаадаева обострили споры о прошлом и будущем России, происходившие в среде дворянской интеллигенции. Обсуждение исторических судеб страны породило в русской общественно-политической мысли два идейных направления, столкнувшихся между собой в непримиримом конфликте. Это были учения западников и славянофилов.
